Архилох

Архилох
др.-греч. Ἀρχίλοχος
Дата рождения	689/680 год до н. э. (предположительно)
Место рождения	Парос
Дата смерти	около 640 года до н. э.
Место смерти	Парос
Род деятельности	поэт
Жанр	лирика
Язык произведений	древнегреческий язык
Произведения в Викитеке
Медиафайлы на Викискладе

Архило́х (др.-греч. Ἀρχίλοχος, лат. Archilochus; родился предположительно около 689/680 года до н. э., Парос, Греция — умер около 640 года до н. э., там же) — древнегреческий поэт. Родился на острове Парос, был сыном местного аристократа Телесикла и фракийской рабыни Энипо. В юности Архилох был жрецом Деметры на Паросе, позже перебрался на Фасос, стал военным (по одной из версий, наёмником), много скитался по греческому миру и погиб в войне с наксосцами. Об Архилохе рассказывает античная традиция, сложившаяся спустя несколько столетий после его смерти и вобравшая в себя ряд легенд и спорных интерпретаций его произведений. В частности, это легенды о лире, подаренной ему музами, об основании на Паросе культа фаллического Диониса, о сватовстве поэта к дочери Ликамба Необуле; согласно поздним версиям этой истории, оскорблённый отказом Архилох своими хулительными ямбами довёл и Необулу, и её отца до самоубийства. Известен также эпизод, в котором поэт, по его собственным словам, спасся бегством в сражении, бросив свой щит.

В своих стихах Архилох рассказывал о любви, о сражениях, пирах, солдатском быте; о себе он писал как о поэте и воине в одном лице. Его творчество отличалось разнообразием жанров (элегии, басни, гимны, эподы, изобретённые Архилохом ямбы — язвительные стихи). От всех этих произведений сохранился только набор разрозненных фрагментов. Древние высоко почитали Архилоха как поэта, ставя в некоторых случаях наравне с Гомером и Гесиодом и приписывая ему введение ряда новых стихотворных размеров, но при этом критиковали его за злоречие, оправдание трусости и готовность рассказывать о собственных бедах. Исследователи считают Архилоха первым в истории западной культуры лириком — поэтом, который отошёл от эпического стиля и сделал своей главной темой мир личных переживаний. Однако единодушия в вопросе о его влиянии на последующую традицию нет. По мнению одних учёных, это влияние ограничивается римскими интеллектуалами I века до н. э. (в первую очередь Горацием, во вторую Катуллом) и французской поэзией XVIII—XIX веков (Андре Шенье, через него — Огюстом Барбье); по мнению других, Архилох существенно повлиял ещё и на древнегреческую поэзию и драматургию.

Сохранилась очень скудная информация о жизни Архилоха. Главным источником по этому вопросу являются дошедшие до нашего времени обрывки его произведений, из которых можно извлечь только отрывочные данные^[1]. Собственно биографические факты начали интересовать авторов, писавших об Архилохе, не раньше IV века до н. э., спустя триста лет после его смерти. Из-за столь серьёзной временной дистанции, а также из-за непонимания различий между поэтом и его лирическим героем античная традиция об Архилохе вобрала в себя разного рода предания и интерпретации (порой весьма спорные) отдельных мест из его стихотворений^[2]. Отделение таких интерпретаций от фактов является серьёзной проблемой для исследователей^[3].

Точные даты жизни Архилоха неизвестны, а сообщения источников на эту тему противоречивы и не всегда однозначны. Марк Туллий Цицерон пишет, что поэт жил «в правление Ромула»^[4] (753—716 годы до н. э.). Колонизацию Фасоса, которой руководил отец Архилоха, Дионисий Галикарнасский датирует 16-й Олимпиадой (716—712 годы до н. э.), а Ксанф — 18-й (708—704 годы до н. э.). В одном из сохранившихся фрагментов поэт упоминает солнечное затмение^[5], и учёные датируют одно из таких явлений 14 марта 711 года до н. э. Наконец, в источниках есть указания на четвёртый год 21-й Олимпиады (693 год до н. э.) как время творческого расцвета Архилоха. Отсюда в XIX веке возникло мнение, что поэт родился примерно в середине VIII века до н. э. или несколько позже (вскоре после основания Рима), в 710—700-х годах до н. э. находился на Фасосе и умер в начале VII века до н. э.^[6]

Однако есть и факты, свидетельствующие в пользу более поздних дат. Корнелий Непот называет Архилоха современником не первого царя Рима, а третьего — Тулла Гостилия (правил, как принято считать, в 673—641 годах до н. э.)^[6]. Расцвет поэта, согласно Паросской хронике, пришёлся на четвёртый год 24-й Олимпиады (681 год до н. э.)^[1], а согласно хронике Евсевия Кесарийского — на четвёртый год 28-й Олимпиады (665 год до н. э.). Надпись на надгробии некоего Главка (именно так звали друга Архилоха), обнаруженном на Фасосе в 1955 году, выполнена алфавитом VII века до н. э. Архилох в одном из своих стихотворений упоминает «многозлатого Гигеса» — царя Лидии Гига, правившего в 680—644 годах до н. э.^[7][8], а в другом пишет: «Я оплакиваю несчастье жителей Фасоса, а не Магнесии»^[9]; он явно имеет в виду гибель города Магнесия в Карии, разрушенного киммерийцами в конце 650-х годов до н. э. Всё это увеличивает значение того факта, что затмение в стихах Архилоха произошло в полдень, а 14 марта 711 года до н. э. Луна закрыла Солнце в 10.06. В современной науке принято считать, что речь о другом заметном для жителей Эгеиды затмении, датированном 6 апреля 684 года до н. э. Поэт не пишет, что видел это событие сам, из-за чего Аристотель был уверен, что о затмении говорит отец Архилоха, утешающий дочь (её муж погиб во время кораблекрушения)^[10]. Это означает, что Архилох на момент затмения мог быть ещё совсем молод^[11].

На основании этих данных современные учёные датируют жизнь Архилоха примерно серединой^[11] или второй четвертью^[3] VII века до н. э. Он мог родиться примерно в 689 году до н. э.^[12], до 680 года до н. э.^[13], примерно в 680 году до н. э.^[14], а умереть примерно в 640 году до н. э.^[13][12][14]

Архилох родился на острове Парос, входящем в состав Кикладского архипелага. Этот остров представляет собой огромную мраморную глыбу, покрытую тонким слоем почвы. В классическую эпоху паросцы активно вывозили мрамор на продажу, но во времена Архилоха ещё не было спроса на этот товар, так что местным жителям оставалось рыбачить, пасти коз и заниматься малопродуктивным земледелием в глубине долин. Многие уезжали в другие земли. Так поступить пришлось и Архилоху, который к тому же был незаконнорождённым. Его предки по мужской линии принадлежали к местной аристократии: отец по имени Телесикл руководил колонизацией Фасоса^[3], прадед по имени Теллид был жрецом Деметры, вместе с Клеобеей перенёс культ этой богини на тот же Фасос, а в V веке до н. э. стал персонажем картины Полигнота^[15]. Вероятно, весь этот род был жреческим и был связан с культом Деметры^[16][17]. Эллины считали, что именно на Паросе богиня узнала о похищении своей дочери Персефоны Аидом, а принёсший ей весть Кабарн стал прародителем местных жрецов^[18]. Однако матерью поэта, по его собственным словам, была фракийская рабыня Энипо^[19]. В антиковедении существует мнение, что Архилох, рассказывая о своём происхождении, либо намеренно сгустил краски, либо прибег к аллегории: Энипо — это, возможно, персонификация поэзии, придуманная для высмеивания других поэтов и их связи с музами. Но большинство исследователей эту версию отвергает и считает, что Архилох действительно был сыном рабыни, а значит, полукровкой с точки зрения аристократов. Такое происхождение явно сыграло важную роль в судьбе поэта^[20][21][12].

Телесикл признал сына, и в архаическую эпоху этого было достаточно, чтобы ребёнок получил гражданские права, но рассчитывать на отцовское наследство Архилох не мог^{[22][12][23][24]}. Согласно легенде, Телесикл получил предсказание о великой судьбе сына, когда вместе со своим соотечественником Ликамбом приехал по поручению паросцев в Дельфы. Пифия сказала ему: «Бессмертным и прославленным будет у тебя, Телесикл, сын, который первым приветствует тебя, прыгнувшего с корабля на милую отеческую землю». С юных лет Архилох продолжал семейную традицию, служа Деметре; он писал гимны в честь этой богини и её дочери, дифирамбы в честь Диониса. Надпись Мнесиепа, датированная III веком до н. э., именно с паросскими культами связывает начало литературной деятельности Архилоха. Согласно этому источнику, Телесиклид, будучи ещё юношей, гнал корову на продажу, но в пути встретил муз, предложивших ему лиру как символ поэтического дара в обмен на корову. Архилох согласился (исследователи констатируют, что этот рассказ очень похож на историю об обращении к поэзии Гесиода). Вскоре он впервые выступил в качестве певца. Произошло это на празднике Артемиды, причём песнь Архилоха прославляла фаллического Диониса. Слушателям она не понравилась как слишком «ямбическая», то есть насмешливая. Архилоха привлекли к суду, но после этого паросские мужчины начали страдать импотенцией, и в Дельфах им объяснили, что это наказание за преследование поэта, любезного богам. Иск был отозван, Архилох отныне пользовался всеобщим уважением, а на Паросе укоренился культ Диониса^[25].

Вопреки этой легенде афинский писатель V века до н. э. Критий сообщает, что жизнь Архилоха на родине сложилась не очень хорошо: «Из-за бедности и безденежья он оставил Парос и перебрался на Фасос»^[19]. Учёные полагают, что между этими двумя островами в те времена существовали тесные связи — вероятно, была даже практика двойного гражданства, так что переселение было вполне обычным делом^[3]. Предположительно Архилох оказался на Фасосе спустя примерно 20 лет после основания колонии его отцом^[26]; по одной из гипотез, к переезду поэта подтолкнуло ещё и поражение его семьи во внутриполитической борьбе (впрочем, надёжных доказательств этого в источниках нет)^[27]. В одном из сохранившихся стихотворных фрагментов звучит призыв бросить «Парос и смоковницы его»^[28]. Однако и на Фасосе жизнь для Архилоха оказалась тяжёлой. Поэт пишет, что этот остров — «невзрачный край, немилый и нерадостный»^[29], в котором словно сошлись беды всей Эллады^[30] и над которым висит «камень Тантала»^[31]. Тамошний климат казался Архилоху заметно более суровым, чем климат родины, к тому же колонистам приходилось постоянно сражаться с соседями-фракийцами. С этим связан один из самых известных сохранившихся фрагментов его стихотворений^[32]: «В остром копье у меня замешан мой хлеб; и в копье же // Из-под Исмара вино; пью, опершись на копьё»^[33] (Исмар — город на южном побережье Фракии^[34]).

Именно с войной связана вся последующая жизнь Архилоха. Многие антиковеды полагают, что поэт был наёмником^[12][1][35], ссылаясь на две стихотворные строки. В одной он говорит, обращаясь к другу: «Главк, до поры лишь, покуда сражается, дорог наёмник»^[36]; в другой — «И, как кариец, прослыву наёмником»^[37]. Некоторые исследователи с этой гипотезой несогласны, настаивая на том, что в VII веке до н. э. наёмничество в эллинском мире практиковалось редко^[35] и что Архилох понят неправильно. В частности, в его обращении к Главку могла иметься в виду пословица о дружбе ради выгоды^[38]. Как бы то ни было, жизнь военного Архилоху нравилась, хотя и не позволяла ему выбиться из бедности^[34]. В его стихах фигурируют друзья-военные — Главк (предположительно командир одного из отрядов фасосцев), Перикл, начальник Леофил^[39]; поэт упоминает стычки с фракийцами из-за золотых рудников на северном побережье, шедшие с переменным успехом. Известно, что в одной такой схватке с племенем саийцев Архилоху пришлось бежать, бросив щит. О себе он пишет как о профессиональном военном, в жизни которого, впрочем, много места занимает поэзия^[40][41]:

Я — служитель царя Эниалия, мощного бога.
Также и сладостный дар Муз хорошо мне знаком.

— Архилох. Фрагмент 1 (1)^[42]

Позже Архилох уехал и с Фасоса. Он побывал (возможно, как наёмник) на Эвбее, позже — на берегах реки Сирис в Южной Италии, где, по одной из версий, участвовал в основании жителями Колофона новой колонии. О знакомстве поэта с теми местами известно благодаря сохранившемуся фрагменту, в котором он сравнивает «край, где плещут волны Сириса», с Фасосом не в пользу последнего^[29]. В Олимпии Архилох присутствовал на очередных играх и написал в честь победителей торжественный гимн со словами «Тенелла, победитель! Радуйся, о царь Геракл, Тенелла, победитель!»^[43]. Побывал он и в Спарте, но оттуда ему пришлось сразу уехать: согласно Плутарху, спартанцы приказали Архилоху покинуть их город из-за стихов о том, что лучше потерять оружие в бою, чем погибнуть^[44].

Архилох погиб на родине, будучи, по-видимому, ещё нестарым человеком. Это произошло во время войны с соседями — жителями острова Наксос^[14][45]. По преданию, убийцу Архилоха, некоего Калонда, с позором изгнали из храма Аполлона в Дельфах и навечно лишили права туда входить^[46].

Один из наиболее известных эпизодов биографии Архилоха — его сватовство к девушке по имени Необула, дочери паросца Ликамба. Последний дал согласие на брак и устроил торжественный пир по этому поводу, но позже разорвал помолвку. Причиной тому могли стать бедность и низкое происхождение жениха либо разные политические взгляды поэта и Ликамба. «Хлеб и соль ничем не помогли Архилоху для заключения брака», — пишет в связи с этим Дион Хрисостом. Архилох, судя по сохранившимся фрагментам стихов, был влюблён в несостоявшуюся невесту: он упоминает «страстную жажду любовную», «сладко-истомную страсть», мечтает о том, чтобы «Необулы коснуться рукой», пишет, что и «старик влюбился бы // В ту грудь, в те миррой пахнущие волосы». Отказ его разъярил и озлобил. Поэт написал ямбы (обличительные стихи), в которых жестоко посмеялся и над Ликамбом, и над Необулой^[47][48][49]. Последнюю он называет развратной и уродливой старухой, которая довольствуется случайными неразборчивыми любовниками; при этом Архилох использует даже обсценную лексику^{[50][51][52][53]}.

Источники согласны в том, что сатира Архилоха оказалась очень эффективной; поэт сам пишет в одном из сохранившихся фрагментов, что Ликамб стал посмешищем для всего города. О конкретных последствиях античные авторы сообщают по-разному. Критий (V век до н. э.), по-видимому, не знал о каких-либо трагических обстоятельствах, связанных с этой историей. Однако спустя примерно два века автор текста, сохранившегося на дублинском папирусе, пишет о дочерях Ликамба (неясно, было их две или больше), которые, не вынеся позора, покончили с собой — клевета заставила их «вложить шеи в петли». У Гетулика, жившего в I веке н. э., дочерей Ликамба три, и все они повесились («Знает, плача, Ликамб, петли троих дочерей»), у Юлиана Египетского две, в схолиях Псевдо-Акрона к Горацию Необула — единственная дочь. Псевдо-Акрон уточняет, что отцу Необулы после её гибели пришлось уйти в изгнание, по данным Порфириона, Ликамб тоже покончил с собой, а согласно схолиям к Овидию, повесилась ещё и его жена. Тот же схолиаст приводит взаимоисключающие версии, по которым друзья покойного Ликамба либо заставили Архилоха тоже покончить с собой, либо добились его изгнания, либо просто его убили^[54][55].

Поэт Диоскорид посвятил судьбе дочерей Ликамба одну из своих эпиграмм, в которой обращается к читателю от имени девушек:

Нет, мы клянемся усопших священною клятвой, Ликамба
Дочери, коим в удел злая досталась молва,
Что ни родителей мы, ни невинности не запятнали,
Пароса также, что всех выше святых островов.
Но против нашего рода бесчестие, что заставляет
Оцепенеть, с клеветой злобно излил Архилох.
Но Архилоха — ни в храме у Геры, ни в улицах людных -
Мы не видали нигде, боги свидетели в том.
Коль похотливыми мы и бесстыдными были б, он, верно,
Не захотел бы от нас деток законных иметь.

— Эпиграммы греческой антологии, VII, 351^[56].

Исследователи уверены в том, что сватовство Архилоха действительно имело место, а вот рассказ о трагическом финале этой истории — легенда^{[51][57][58][55]}, сформировавшаяся в связи с распространёнными представлениями об Архилохе как «злоречивом» поэте и о том, что проклятие, особенно облечённое в стихотворную форму, имеет реальную силу. Отправной точкой могла стать простая путаница. В одном из сохранившихся фрагментов Архилох пишет о дочерях Ликамба: «Склонившись, они извергали всю надменность» (в переводе Вересаева — «И спесь их в униженье вся повыдохлась»^[59]); один из древних авторов, по-видимому, понял глагол «наклоняться, поникать головой» как «вешаться», и в результате началось формирование целой ветви античной традиции. Этот процесс шёл как минимум до I века н. э. В XX веке, когда был найден «Кёльнский эпод» Архилоха, появилась новая версия событий: многие антиковеды считают, что Архилох хотел жениться на младшей дочери Ликамба, но последний хотел сначала женить старшую, некрасивую, а поэт от неё отказался^[60].

Перу Архилоха принадлежало множество стихотворных произведений разных жанров. При этом ни одно стихотворение не сохранилось полностью — есть только набор разрозненных фрагментов. Всего таких отрывков около 120, и они включают в общей сложности 350 строк^[61]. «Перед нами как будто обломки чудесных статуй, — писал об этом Викентий Вересаев, — хорошо ещё, если безголовый торс или цельная конечность; в большинстве это — просто мелкие осколки…»^[21]. Дополнительная трудность связана с тем, что большая часть фрагментов сохранилась в составе других текстов. Древние авторы подбирали цитаты из Архилоха, преследуя какие-то свои цели, и интерпретировали их определённым образом (в некоторых случаях два автора совершенно по-разному трактовали один отрывок). Восемь фрагментов, в числе которых самые объёмные (если не считать самые поздние папирусные находки), содержатся в антологии Стобея; этого автора интересовали только риторические моменты. Ещё десять отрывков вычленяются из текстов Плутарха, который каждый раз сообщает об обстоятельствах, связанных с появлением конкретных строк. Многие фрагменты содержатся в схолиях к произведениям других античных авторов; схолиасты искали сходство (смысловое или лексическое) между стихами Архилоха и теми текстами, которые они комментировали, так что на основе этих источников могут возникнуть неверные представления о степени влияния и количестве прямых заимствований. Наконец, некоторые отрывки были найдены в лексиконах (в основном в энциклопедии Суда и словаре Гесихия Александрийского), составители которых обращали внимание на отдельные редкие слова, использованные поэтом^[62].

Начало литературной деятельности Архилоха источники связывают с гимнами в честь Деметры и Персефоны, дифирамбами в честь Диониса. К первому периоду его жизни (паросскому) относится, по-видимому, и поэма «О кораблекрушении», написанная в связи с гибелью на море ряда видных паросцев — в том числе мужа сестры Архилоха^[63]. Здесь автор уговаривает своих слушателей (в частности, некоего Перикла) мужественно выдерживать удары судьбы и напоминает им, что «стойкость могучая» — бесценный божеский дар, который поможет им в этом. Архилох бросает вызов и судьбе, и блюстителям морали, отказываясь от формальной скорби^[64]: «Я ничего не поправлю слезами, а хуже не будет, // Если не стану бежать сладких утех и пиров»^[65].

Любовь

К раннему периоду относится и поэма Архилоха о куртизанке Пасифиле. Автор сравнивает свою героиню, окружённую мужчинами, с горной смоковницей, кормящей множество ворон^[66], и впервые выступает здесь как сатирик. В полном объёме эту сторону своего дарования Архилох продемонстрировал в истории с Необулой и Ликамбом, которая произошла на Паросе. Этому сюжету посвящён целый ряд сохранившихся стихотворных фрагментов. В одних поэт рассказывает о своей страсти к несостоявшейся невесте, в других обличает обманувшего его Ликамба и саму Необулу, причём прибегает к явным преувеличениям^[48]. Мгновенно перейдя от любви к ненависти, он называет Необулу уродливой и развратной старухой, грубо и грязно оскорбляет её саму и её отца. Андре Боннар в связи с этим отмечает, что Архилох испытывал «жажду растерзать того, кто его задел»; именно эта жажда и сделала поэта родоначальником сатирического жанра^[67]. По-видимому, дело здесь не только в оскорблённом самолюбии: Архилох мог действительно любить Необулу^[41], и в результате он стал первым европейским поэтом, в творчестве которого тема любви звучит трагически^[48].

Об этих коллизиях Архилох писал в том числе и в аллегорическом стиле. По-видимому, с несостоявшимся браком связана басня об орле и лисе: эти персонажи заключают дружественный договор, но орёл вскоре похищает лисят, чтобы накормить ими своих птенцов. Орёл уверен, что его вероломство останется безнаказанным. «Взгляни-ка, вот она, скала высокая, // Крутая и суровая, — говорит он лисе, — сижу на ней и битвы не боюсь с тобой»^[68]. Однако лиса обращается с мольбой к Зевсу, и тот приходит ей на помощь; орёл, украв однажды жертвенное мясо, вместе с ним приносит в гнездо горячие угли, так что птенцы гибнут в огне^[69][70]. Перу Архилоха принадлежат и басня о лисе и обезьяне, которая тоже могла быть завуалированным рассказом о конфликте автора с Ликамбом^[71].

В 1974 году был найден папирусный лист из античного собрания произведений Архилоха с ранее неизвестным текстом — так называемый «Кёльнский эпод». В этом эподе рассказывается о свидании лирического героя (по мнению ряда исследователей, самого Архилоха) с девушкой на цветущем лугу. Девушка убеждает мужчину жениться на Необуле (по-видимому, её сестре), «красавице и скромнице», но тот отвергает это предложение, говоря о развратности и пожилом возрасте предполагаемой невесты. Он страстно хочет жениться на своей собеседнице; уложив её на землю, меж стеблями цветов^[72], мужчина тут же овладевает ею^[73][74], причём это описывается, по словам исследовательницы Л. Поплавской, «удивительно тактично»^[75].

… И груди стал я трогать нежно пальцами;
Явлена юная плоть, заманчивые прелести.
И, к телу прижимаясь столь прекрасному,
Жизненный сок я исторг, лаская кудри светлые.

— Архилох, фрагмент 60 (196а)^[76].

Существует мнение, что в Кёльнском эподе Архилох описывает полностью вымышленный эпизод с вымышленными героями^[77][78].

Война

Перебравшись на Фасос, Архилох начинает писать на новые для него темы. Теперь он предстаёт в стихах как поэт и воин в одном лице: рассказывает о боях с фракийцами, о буднях караульной службы, о весёлых пирах с сослуживцами, о своих друзьях и командирах. Одним из наиболее известных стихотворных фрагментов является тот, в котором поэт говорит о своём копье (в этом оружии у Архилоха и хлеб, и исмарское вино, и он пьёт, опираясь на копьё). Смысл этого двустишия учёные толкуют по-разному: по одной версии, поэт хотел сказать, что и еда, и питьё — это военная добыча, по другой, из-за постоянной угрозы нападения колонисты с Пароса в буквальном смысле не выпускали оружие из рук^[79]. Есть и альтернативная гипотеза — о том, что слово dory означает не копьё, а деревянный ящик у корабельного борта, в котором можно было хранить провизию^[80].

Предположительно к этому же стихотворению относится ещё один фрагмент, с предложением другу ходить по кораблю с чашей в руках и черпать вино прямо из бочки: «На страже // Трезвым всю ночь простоять силы не хватит и нам», — констатирует поэт^[81]. Таким образом, Архилох признаёт, что солдатский быт очень скучен, но готов найти радость в очень простых вещах. Наксосское вино, которое пили колонисты, он уподобляет никогда не существовавшему исмарскому, и это помогает поэтизировать описываемую им прозаичную действительность^[82].

Судя по другим уцелевшим строчкам, поэт явно предвкушает битвы, которые ему предстоят^[41]. Он ждёт момента, «когда бой на равнине зачнёт // Арес могучий»^[83], рассказывает о том, как нёс врагам «гибельные гостинцы»^[84][85], как шла упорная схватка «вкруг высоких стен зубчатых»^[86]. Архилох явно любит солдатскую жизнь, но при этом всегда готов относиться с иронией и к себе самому, и к людям, которые его окружают. В сохранившихся фрагментах его стихов фигурируют друзья автора, которые похваляются выдуманными подвигами, слишком тщеславные командиры^[40], сослуживец, нарушивший данную когда-то клятву. На голову последнего поэт призывает все возможные беды, так как в чувстве товарищества он видит единственную опору^[87]. В одном стихотворении Архилох иронично описывает очередной набег на фракийцев: «Мы настигли и убили ровным счётом семерых: // Целых тысяча нас было…»^[88]; в другом рассказывает о неудачной стычке, в которой ему пришлось бежать от врага, бросив свой щит. При этом автор не унывает: ведь он избежал гибели и сможет обзавестись новым щитом^[89].

Архилох первым из греческих поэтов отобразил в стихах настроение своей эпохи. Это было переломное для Эллады время, связанное с формированием полиса, ожесточёнными социально-политическими конфликтами и «Великой греческой колонизацией». Возможно, именно с внутренней борьбой на Паросе связан разрыв помолвки Архилоха и Необулы: поэт и отец его невесты могли принадлежать к разным политическим лагерям. Чёткой информации о том, каких позиций придерживался Архилох, ни в его стихах, ни в других сохранившихся источниках нет. В одном из стихотворных фрагментов поэт с явным презрением отзывается о простом народе: «Если, мой друг Эсимид, нарекания черни бояться, // Радостей жизни едва ль много изведаешь ты»^[90]. В другом фрагменте он упоминает некоего Леофила, который «теперь начальник» и «над всем царит»^[91]; это могло быть имя нарицательное («любимец народа»), которым Архилох мог обозначить определённый тип политика-демагога, пытающегося снискать расположение толпы и за счёт этого захватить не ограниченную законом власть над родной общиной. Первые отдельные попытки такого рода захвата увенчались успехом как раз при жизни поэта. Позже это явление стали называть «ранней тиранией», и термин «тиран» встречается в одном из фрагментов стихов Архилоха. По мнению антиковеда Гельмута Берве, поэт даёт этому понятию «негативную оценку, не совсем свободную от зависти»^[92].

Исследователи отмечают, что в поэзии Архилоха, относящейся к фасосскому периоду, сформировался «характерный стереотип иноплеменника-дикаря в зоне колонизации»: в стихах звучат эпитеты «фракийские собаки», «дикари», «чубатые фракийцы», уточняется, что местные племена жестоко обращаются с пленными. Всё это показывает, что у Архилоха, как и в целом в общественном сознании той эпохи, формировались противопоставление эллинов другим народам и представления об общности всех греческих племён^[93].

Одним из важнейших факторов, повлиявших на мировоззрение и творчество Архилоха, стало его происхождение. Будучи сыном рабыни и аристократа, поэт не мог безоговорочно причислять себя к знати и пользоваться привилегиями этого сословия; он был бедняком, вёл жизнь простого воина и авантюриста, но при этом сохранял некоторые аристократические предрассудки — например, презрение к черни. В результате Архилох не принадлежал ни к одному из двух условных общественно-политических лагерей, существовавших в тогдашней Элладе (ни к демократическому, ни к лагерю знати). Он оказался одиночкой и не чувствовал связи с родным полисом и его традициями^[24]. Поэтому в его поэзии соседствуют несочетаемые вещи: возвышенная религиозность и аристократизм с одной стороны (особенно в тетраметрах и элегии к Периклу), цинизм и презрение по отношению к знати и её предрассудкам — с другой^[27].

С этим связан отказ поэта от героического идеала гомеровской традиции. Если для эпического героя превыше всего доблесть, проявленная в бою, и посмертная слава, то Архилох первым из поэтов настаивает на ценности человеческой жизни^[94]. «Кто падёт, тому ни славы, ни почёта больше нет // От сограждан», — заявляет он^[95][96]. Хрестоматийным стало иллюстрирующее ту же идею стихотворение Архилоха о брошенном в бою щите:

Носит теперь горделиво саиец мой щит безупречный:
Волей-неволей пришлось бросить его мне в кустах.
Сам я кончины зато избежал. И пускай пропадает
Щит мой! Не хуже ничуть новый могу я добыть.

— Архилох, фрагмент 5 (5)^[89].

Человеческая жизнь для Архилоха уникальна и неповторима. Соглашаясь с эпосом, поэт признаёт, что людям всё даруют «судьба и случай»^[97], но при этом только от человека зависит, как распорядиться этими дарами^[98]. В отличие от Гомера, Архилох уверен в том, что война — не путь к славе, а суровое испытание, в котором необходимо в первую очередь выжить. Отсюда и слова «пусть пропадает щит», и сарказм во фрагменте о том, как тысяча воинов убила семерых, и заявление о неуместности на войне начальника-щёголя с завитыми волосами^[99].

При всём этом эпическая традиция заметно повлияла на поэзию Архилоха. В его стихах встречается множество отдельных слов и устойчивых формулировок-словосочетаний, характерных для поэм Гомера; известно, что в примерно 30 сохранившихся фрагментах (то есть в каждом четвёртом) есть текстовые совпадения с «Илиадой» и «Одиссеей» не короче двух слов, а ещё пять фрагментов представляют собой «пересказы» Гомера — повторение целой фразы (возможно, с «переводом» её на новый стихотворный размер)^[100]. Характерный пример — обращение Архилоха к Главку («Настроения у смертных, друг мой Главк, Лептинов сын, // Таковы, какие в душу в этот день вселит им Зевс»^[101]), в котором антиковеды видят^[102] воспроизведение двух строк «Одиссеи»: «Так суждено уж нам всем, на земле обитающим людям, // Что б ни послал нам Кронион, владыка бессмертных и смертных»^[103]. Обращения к богам, которые регулярно встречаются в сохранившихся отрывках, по-видимому, тоже восходят к какой-то древней традиции, но не эпической; по одной из гипотез, это традиция стихотворных предсказаний (оракулов)^[104].

Старая гомеровская лексика в стихах Архилоха оказывается помещённой в новый контекст, из-за чего звучит совсем иначе. В некоторых случаях появляется ироничное звучание («щит безупречный»^[89]), в некоторых старый эпитет применяется по отношению к новому предмету, и в результате появляется самостоятельный поэтический образ. Так, прилагательное «прекраснокудрый», которое Гомер использовал в стандартных упоминаниях богинь и женщин, Архилох поместил в описание морской пены^[63]. Иногда поэт осознанно разрушает стандартную эпическую формулу. Например, в одном из сохранившихся фрагментов он называет себя «служителем царя Эниалия», а потом добавляет, что ему знаком «сладостный дар муз»^[42]. Однако в эпосе «служителем» можно было являться только по отношению к музам; называя себя слугой Ареса, Архилох идёт против традиции и выдвигает на первый план личные воинские заслуги^[105].

Стихи Архилоха с его психологией одиночки, интересом к самому себе и осознанием своей индивидуальной ценности — это субъективная поэзия, противостоящая безличному аристократическому эпосу. Поэт «открывает» себя в собственных стихах, пытается описать то, что с ним происходит, и достигает огромных успехов^[106], хотя зачастую ему приходится использовать устаревшие средства (например, гомеровскую лексику). Он полностью преодолевает дистанцию между героем и слушателями, обязательную в эпосе, и специально подчеркивает субъективный момент, противостоящий эпическому нейтрализму. Перед слушателями раскрывается вся жизнь поэта: и дружба, и вражда, и любовь. Свои чувства Архилох передаёт с внешней точки зрения так же, как Гомер, через физические симптомы, но в его случае эти симптомы не видны постороннему наблюдателю; поэт пишет о страсти, «свернувшейся под сердцем» и «пронзающей до костей ужасными мучениями», так что и в таких случаях он крайне субъективен^[107][108].

В своём творчестве Архилох обращался к разным видам фольклорной лирики. Он первым из народных песен-поношений насмешливого и обличительного характера (ямбов)^[109] создал ямбическую поэзию, в которой сатира, обличение и инвектива (то есть персонально ориентированная насмешка) используются в личной полемике по общественно значимым и частным вопросам. Архилох сочинял стихотворения разных жанров. В частности, это были элегии — изначально стихи погребальной тематики, но в случае Архилоха представлявшие собой размышления на общественно-политические темы. Только одна из элегий, сохранившихся хотя бы фрагментарно, соответствует изначальным требованиям жанра — это стихотворение, посвящённое кораблекрушению у берегов Пароса. Элегии писались специальным элегическим дистихом (подвидом гексаметра), сочетавшим шестистопную строку с пентаметром, состоявшим из двух половинок; схема пентаметра выглядит так: - UU — UU — || - UU — UU -^[110]. По некоторым данным, элегический дистих, ставший в дальнейшем одним из самых распространённых размеров античной поэзии, был изобретён именно Архилохом^[111]. Кроме того, Архилох создавал гимны, эпиграммы, басни^[51][77]. Он же первым из поэтов начал использовать эпод — стихотворный размер, в котором двустишие состоит из более длинной и более короткой строк^[112], триметра и диметра^[113].

В текстах Архилоха впервые встречаются ещё несколько стихотворных размеров:

• шестистопный ямб (или ямбический триметр), впоследствии господствующий размер в греческой и римской драме^[114];
• трохаический тетраметр (восьмистопный хорей) — размер, состоящий из четырёх трохаических диподий^[115], причём последняя усечена^[113];
• кретик — трохаическая диподия, составная часть тетраметра^[113];
• просодиак («метр просодиев», то есть храмовых шествий), называемый ещё эноплий, — соединение спондея, пиррихия, хорея и ямба^[113];
• «большой архилохов стих» — шестистопный дактиль, в котором пятая дактилическая стопа заменена на трохаическую диподию^[113].

Псевдо-Плутарх приписывает Архилоху ещё и «соединение ямбического стиха с пэоном эпибатом и удлиненного героического — с просодиаком и кретиком»^[111]. По данным этого же автора Архилоху принадлежат и важные музыкальные нововведения: смешение речевой и музыкальной интонаций (др.-греч. παρακαταλογή) для достижения особого «трагического» эффекта внутри текстомузыкальной композиции и введение инструментального сопровождения пения «нотами более высокого регистра, тогда как древние применяли аккомпанемент только в унисон»^[111].

В западной культуре Архилох ассоциируется с ямбами, то есть с конфликтной, воинственной, злой поэзией. До сегодняшнего дня он воспринимается как поэт и воин в одном лице в соответствии с фрагментом № 1 его стихов. Как минимум с V века до н. э. в восприятии Архилоха доминировали негативные клише, которые иногда некритично воспроизводятся и в наши дни: его осуждают (в частности, Пиндар и Критий) как поэта-клеветника, прямую противоположность поэтам, пишущим о любви. При этом критики никогда не говорили плохо о литературном даровании Архилоха, обращаясь в основном к двум неприглядным эпизодам его биографии, связанным с потерянным щитом и Необулой^[116].

Больше всего Архилохом интересовались римские интеллектуалы, изучавшие архаическую лирику, и французские поэты эпохи революции; соответственно специалисты выделяют нескольких поэтов, особенно подверженных его влиянию, — это в большей степени Гораций и Андре Шенье, в меньшей — Катулл и Огюст Барбье. На современное восприятие повлиял недавно обретённый кёльнский папирус с описанием сцены секса, который укрепил людей, осуждавших Архилоха, в их мнении (например, один из учёных даже назвал поэта психопатом)^[116].

Древнейшие источники, рассказывающие об Архилохе, — надписи, говорящие о почитании поэта как героя по крайней мере на родном острове. Важнейшая из них — надпись Мнесиепа на мраморной плите, обнаруженной в 1949 году. Она датирована серединой III века до н. э. и содержит оракул, в соответствии с которым некто Мнесиеп построил героон для прославления Архилоха, а также в честь Диониса и Аполлона. Руины этого святилища сохранились до наших дней; при этом известно, что первый героон Архилоха на Паросе был построен не позже начала V века до н. э^[117]. Надпись Сосфена, которую датируют примерно 100 годом или I веком до н. э., содержит извлечения из биографии поэта, написанной Демеем Паросским^[118], и фрагменты его стихов^[119].

Известно, что стихи Архилоха очень рано начали звучать на агонах рапсодов, а гимн в честь Геракла исполнялся на Олимпийских играх. Мотив брошенного в бою щита использовали вслед за этим поэтом Алкей и Анакреонт. Уже в V веке до н. э. творчество Архилоха изучали в рамках школьной программы; доказательство тому антиковеды видят^[120] в тексте комедии Аристофана «Мир», где юноша, сын Клеонима, цитирует фрагмент о потерянном щите^[121]. К этому моменту явно произошла письменная фиксация текстов^[122]. Отсылки к стихам Архилоха содержатся в «Вакханках» Еврипида, «Персах» и «Хоэфорах» Эсхила. Обращение поэта к согражданам («К вам, измученным нуждою, речь, о граждане, моя»^[123]) было использовано в комедиях Кратина и Евполида и в том же «Мире» Аристофана. Архилох стал заглавным героем комедии Алексида (здесь он, судя по единственному сохранившемуся фрагменту, — счастливый старик), он действует в пьесе «Сафо», созданной представителем «новой комедии» Дифилом. У Кратина была отдельная комедия «Архилохи» (поставлена вскоре после 449 года до н. э.^[124]), в которой, судя по названию, поэт был представлен во множественном числе и составлял хор^[125]. Древние вообще полагали, что комедия произошла от ямбической поэзии, так что Архилох, по их мнению, оказал большое влияние на развитие драматургии — в том числе на творчество Кратина^[126].

Многие древние авторы высоко оценивали Архилоха как поэта, ставя его в один ряд с Гомером^[127] и Гесиодом. Это делал, в частности, Гераклит Эфесский (конец VI — начало V веков до н. э.); Гераклид Понтийский (IV век до н. э.) включил в свой труд «Грамматика» раздел «Об Архилохе и Гомере», в котором пишет, что первый подражал второму, используя эпическую лексику, но при этом стал одним из основателей эллинской поэтической традиции. О «гомероподобности» Архилоха писал Псевдо-Лонгин (I—III века н. э^[128].). «Нельзя найти ни одного поэта, кроме Гомера и Архилоха, — написал в I веке н. э. римский историк Веллей Патеркул, — которые, создав новый род поэзии, достигли бы в нём совершенства»^[129]. Ещё один автор, поставивший рядом имена этих двух поэтов, — Климент Александрийский (рубеж II—III веков н. э.), который нашёл у них ряд текстовых параллелей. Главк из Регия (V—IV века до н. э.) высоко оценивает творчество Архилоха в своей книге «О древних поэтах»^[130]. Кто-то из александрийских филологов III века до н. э. (возможно, Лисаний Киренский) подготовил первое критическое издание стихов Архилоха, Аристарх Самосский написал объёмный комментарий, Аполлоний Родосский — книгу «Об Архилохе»^[131]. Наконец, Мелеагр Гадарский включил стихи паросского поэта в свой сборник «Венок» (начало I века до н. э.), а во вступлении, где каждый из авторов сравнивается с каким-либо растением, уподобил Архилоха чертополоху^[132].

Наряду с высокими оценками звучала и жёсткая критика. Например, Гераклит Эфесский заявил, что «Гомер стоил того, чтобы его выгнали с состязаний и высекли, да и Архилох тоже»^[133]. Контекст, в котором это прозвучало, неизвестен; существует предположение, что два поэта, по мнению Гераклита, выдумали слишком много вредной лжи о богах и устройстве мира. В сохранившихся фрагментах трудов этого философа можно найти открытую полемику с Архилохом^[134]. Так, последний пишет: «И, как сложатся условья, таковы и мысли их»^[123] (людей), а Гераклит — что люди «не осознают того, что делают наяву, подобно тому как этого не помнят спящие»^[135]; таким образом, поэт считал, что люди обладают ограниченными знаниями о своей повседневной жизни, а философ отказывал им даже в этом. Мнения Архилоха и Гераклита расходились в вопросе о возможности сверхъестественных явлений (первый допускал её, второй — нет) и в вопросе о том, что ждёт павших на войне^[136]. «Кто падёт, тому ни славы, ни почёта больше нет // От сограждан», — пишет Архилох^[95]. Гераклит ему отвечает: «Убитых Аресом боги чтут и люди»^[137].

В памяти древних греков Архилох остался не только как выдающийся поэт, но и как крайне неприятный человек — обладатель тяжёлого характера, любитель злословить и рассказывать о собственных несчастьях. «Издали знаю, в скольких бедах // Тяжкой ненавистью вздувался хулитель Архилох», — пишет в одной из своих пифийских од Пиндар^[138], живший примерно на два века позже (первая половина V века до н. э.). В законченном виде претензии к поэту сформулировал во второй половине V века до н. э. Критий, чьё высказывание сохранилось в составе «Пёстрых рассказов» Клавдия Элиана:

«Ведь если бы, — говорил Критий, — он не ославил себя на всю Грецию, мы не имели бы понятия о том, что он сын рабыни Энипо, что из-за бедности и безденежья он оставил Парос и перебрался на Фасос, а очутившись там, перессорился с фасосцами, ни о том, что и друзей и врагов он поносил в одинаковой мере. Кроме того, — прибавлял Критий, — мы только из уст самого Архилоха узнали о его распутстве, о том, что он был похотлив и разнуздан и ещё хуже того, что он бросил на поле боя свой щит. Архилох самому себе был врагом, оставив по себе такую молву и славу».

— Клавдий Элиан. Пёстрые рассказы, X, 13^[19].

Младший родственник Крития Платон отзывался об Архилохе с большим пиететом, вспоминая ставшую общеизвестной басню о лисе и обезьяне^[139]. Однако более влиятельной стала негативная оценка, озвученная Критием. Известно, что Аристотель написал трактат о трёх «злых поэтах» — Архилохе, Еврипиде и Хериле, причём уже в заголовке признал, что интерпретировать их стихи крайне трудно. Живший в IV веке до н. э. ритор Алкидамант констатирует, что его современники знают Архилоха как «злоречивого» поэта^[140], Дион из Прусы называет Архилоха клеветником^[141]. К этому прибавились представления об Архилохе как о трусе и воспевателе трусости из-за его стихотворения о щите: так, Плутарх пишет о всеобщей неприязни к поэту жителей Спарты, в которой воина, бросившего щит, считали преступником^[94]. Живший во II веке н. э. Секст Эмпирик противопоставил строкам Архилоха знаменитое изречение спартанки, вручающей щит сыну: «С ним, дитя, или на нём» («Со щитом или на щите»)^[142]. Поэта критиковали и за высказанную им уверенность в том, что скорбь нужно побеждать с помощью «вина и забав»^[63].

Влияние Архилоха на греческую литературу исследователи оценивают по-разному. Существует мнение, что на поэзию Архилох практически не повлиял: в частности, ямбический жанр развивался в русле традиции, заложенной Гиппонактом (вторая половина VI века до н. э.)^[116]. По другому мнению, Архилох оказал определённое воздействие на творчество Сафо, Феогнида, Пиндара, Алкея, некоторых греческих комедиографов^[143].

Поэзия Архилоха заинтересовала (и с технической, и с художественной точек зрения) римских интеллектуалов эпохи поздней республики. Его имя фигурирует в одном из сохранившихся фрагментов стихов сатирика Луцилия (II половина I века до н. э.), где обыгрывается тема солнечного затмения. Марк Туллий Цицерон упоминает Архилоха несколько раз: как современника Ромула^[144], как одного из величайших культурных деятелей наряду с Гомером, Ромулом, Нумой, Пифагором и Платоном^[145], как одного из величайших поэтов наряду с Гомером и Пиндаром^[146]. В эпоху Августа имя Архилоха использовалось в литературной полемике как пример истинного таланта, вспоенного вином и противостоящего представителям александрийской поэтики, пьющим только воду^[147].

С паросским поэтом в Риме ассоциировался сатирический жанр как таковой. «Подражая едкости Архилоха», писал Марк Порций Катон (впоследствии Утический) свои ямбы против Квинта Цецилия Метелла Сципиона, отбившего у него невесту^[148]; «достойными Архилоха» называет Цицерон политические памфлеты Марка Кальпурния Бибула, направленные против его коллеги по консулату Гая Юлия Цезаря^[149]. Гай Валерий Катулл, выдающийся мастер сатирического жанра, использовал разработанный его предшественником ямботрохеический размер, причём в некоторых его стихотворениях влияние Архилоха особенно заметно^[150]. Так, в послании «К Катону» автор явно подражает зачину послания Архилоха к Харилаю^[151], а «Кёльнский эпод» делает намного более понятными обвинения поэта в адрес Лесбии^[152].

Дальше всех римлян в качестве последователя Архилоха зашёл Квинт Гораций Флакк. Все стихотворные размеры, использованные этим поэтом в сборнике «Эподы», восходят к греческому образцу^[153]. Гораций сам подчёркивает эту связь, делая при этом необходимую оговорку: «…Первый паросские ямбы // Лацию я показал; Архилоха размер лишь и страстность брал я; не темы его, // не слова, что травили Ликамба»^[154]. Впрочем, в двух случаях заметно и тематическое влияние: когда речь заходит о бездарном поэте Мевии^[155], возмущение заставляет Горация использовать стихи как оружие, а рассказывая о своём участии в битве при Филиппах в 42 году до н. э., поэт сообщает, что спасся бегством, «кинув щит не по-ратному»^[156]. Эпизод с щитом — самый известный пример влияния Архилоха на римскую литературу^[153].

Паросского поэта и его сатиру упоминает и Публий Овидий Назон в поэме «Ибис». Обращаясь из ссылки к своему врагу, он угрожает ему: «Ежели будешь упрям — то, Ликамбовой кровью окрашен, // Станет оружьем моим вольный язвительный ямб»^[157]. А ниже звучит проклятие: «Стань тебе твой же лукавый язык причиною казни, // Как для того, кем открыт дерзкий ямбический стих!»^[158]. Марк Валерий Марциал в одной из своих эпиграмм счёл необходимым подчеркнуть, что стиль Архилоха ему чужд: «Что мне за выгода в том, коль иные считают моими // Стрелы, какие Ликамб кровью своей обагрил?»^[159]. По-видимому, и Марциал, и Овидий знали паросского поэта только благодаря упоминаниям его имени у Горация. Им был знаком только сюжет о Ликамбе, и поэтому Архилох в их глазах был «злоречивым поэтом». О том же говорит и эпиграмма Гетулика^[160]:

Вот Архилоха гробница у берега моря. Когда-то
Первый он скорбную песнь ядом ехидны облил.
И Геликон окровавлен незлобный. Вовек не забудет,
Горько тоскуя, Ликамб петли троих дочерей!
Путник, минуй осторожно могилу насмешника: как бы
Не потревожил ты ос, севших на гробе его.

— Эпиграммы греческой антологии^[161].

Псевдо-Лонгин в своём труде «О сохранившемся» называет Архилоха одним из «гомероподобных» поэтов (наряду со Стесихором), а в другом месте этого сочинения ставит его (по неизвестной причине) в один ряд с Эратосфеном^[141]. Квинтилиан с похвалой отозвался о стиле поэта: «Слововыражение у него превосходно, мысли сколько кратки, столько смелы и разительны; вы найдёте в них полноту и силу; так что если он, по мнению некоторых, уступает многим, то сие причесть должно избранному им предмету, а не недостатку ума»^[162]. Очень позитивно звучит и дистих в жанре эпитафии, который обратил к Архилоху император Адриан^[141]: «Здесь погребён Архилох, а на ямбы его вдохновила // Муза, чтоб славой не мог он Меонида затмить»^[163]. Таким образом, автор констатирует, что, если бы Архилох писал поэмы, он превзошёл бы самого Гомера^[164].

Секст Эмпирик и Гален (II—III века) цитируют Архилоха, но сейчас невозможно определить, были ли они знакомы с первоисточником или взяли цитаты у других писателей. В эпоху поздней античности паросского поэта упоминают в основном как клеветника; его осуждают Юлиан Отступник, Евсевий Кесарийский, Климент Александрийский, Ориген, Синезий Киренский, причём все эти авторы явно не читали его стихи. Григорий Назианзин постарался воспроизвести обличительную силу первоисточника в одном из своих ямбов, и на нём эпоха, когда стихи Архилоха читали, по-видимому, закончилась. Последние произведения античной литературы, в которых упоминается Архилох, — это две эпиграммы Юлиана Египетского (VI век)^[165].

В Средние века Архилоха немного знали в Византии, но только благодаря упоминаниям и цитатам в текстах других античных авторов. В остальных частях Европы паросский поэт оставался абсолютно неизвестным даже в XVII веке: он только один раз упоминается у Анджело Полициано (XV век), но и это упоминание восходит к Овидию^[165].

Стихотворный жанр ямбов возродился во французской литературе в конце XVIII века благодаря Андре Шенье. В 1794 году, незадолго до своей гибели, этот поэт написал цикл сатирических стихотворений с личными выпадами против оппонентов, так и названный — «Ямбы». В этих стихах чувствуется влияние Архилоха^[166]; однако в самом начале Шенье счёл необходимым осудить паросского поэта и дистанцироваться от обличительного характера его стихов. Архилох упоминается вместе с Аристофаном в одной из эпиграмм немецкого поэта Фридриха Клопштока, он фигурирует в одноимённом стихотворении Иоганна Глейма. Ямбическую традицию использовал в книге «Ямбы и поэмы» (1831) французский сатирик Огюст Барбье, чтобы гневно высказаться о современном ему упадке нравов и обожествлении Наполеона. Впрочем, Архилоха он не упоминает и явно находится под влиянием Шенье^[167].

Немецкий поэт Эмануэль Гейбель, писавший стихи в традициях античной классики, посвятил Архилоху цикл стихотворений, включённый в сборник «Классическая книга песен» (1875). Итальянец Джозуэ Кардуччи заложил в название своего сборника «Ямбы и эподы», вышедшего в 1882 году, отсылку к Архилоху и Горацию; ямбическую традицию этот поэт использовал в политической полемике, а Габиеле Д’Аннунцио — против врагов Италии в Первой мировой войне. Фридрих Ницше охарактеризовал творчество Архилоха как центральный пункт между дионисийским и аполлоническим началами^[168].

В новогреческой литературе Архилох фигурирует только в эссе «Гиперархилох» Костаса Варналиса (1958) и стихах Одисеаса Элитиса. Известен один случай музыкальной рецепции этого сюжета — «Фрагменты из Архилоха» американского композитора Лукаса Фосса (1965)^[169].

В науке

Исследователи считают Архилоха «первым лирическим поэтом»^[170], «первым великим европейским лириком», стоящим у истоков всей западной поэзии^[171], и величайшим поэтом VII века до н. э.^[172] Он первым отказался от жанра эпопеи, создал новаторскую структуру стиха, стал зачинателем любовного и сатирического жанров, переосмыслил героический стиль^[171]. Антиковеды отмечают «безоглядную откровенность»^[173], с которой поэт описывал «чрезвычайно личностное противостояние между внутренним и внешним мирами»^[174]. Переход Архилоха к изображению человеческих чувств немецкий антиковед Б. Шнелль назвал «открытием духа»^[175].

Авторы «Кембриджской истории древнего мира» называют Архилоха «несколько грубоватым, несколько злобным», но при этом «превосходным, хотя и несколько экстравагантным, образцом постгомеровского человека»^[176]. Поэта относят к наиболее влиятельным интеллектуалам эпохи становления греческих городов-государств (750—500 годы до н. э.) наряду с Гесиодом и некоторыми досократиками^[177]. Жизнь Архилоха может считаться примером происходившего в ту эпоху высвобождения личности из-под общинной опеки^[178]; при этом новые правила поведения, характерные для городов-государств, тогда ещё не сформировались, и в результате активность мировосприятия, ставшая важнейшей чертой мировоззрения поэта, не определялась какими-либо этическими нормами. Отсюда явное отсутствие цели и незаинтересованность вещами, которые не касались Архилоха напрямую^[179].

1. Аристотель. Риторика. Поэтика. — М.: Лабиринт, 2000. — 224 с. — ISBN 5-87604-080-0.
2. Аристофан. Комедии. — М.: Искусство, 1983.
3. Архилох. Произведения // Эллинские поэты. — М.: Ладомир, 1999. — С. 217—231.
4. Афиней. Пир мудрецов. Книги 1—8. — М.: Наука, 2004. — 656 с. — ISBN 5-02-010237-7.
5. Афиней. Пир мудрецов. Книги 9—15. — М.: Наука, 2010. — 597 с. — ISBN 978-5-02-037384-6.
6. Гай Валерий Катулл. Книга стихотворений. — М.: Наука, 1986. — 304 с.
7. Марк Валерий Марциал. Эпиграммы. — СПб.: Алетейя, 2000. — 448 с. — ISBN 5-88596-009-7.
8. Гай Веллей Патеркул. Римская история // Малые римские историки. — М.: Ладомир, 1996. — С. 11—98. — ISBN 5-86218-125-3.
9. Геродот. История. — М.: Ладомир, 2001. — 752 с. — ISBN 5-86218-353-1.
10. Гомер. Одиссея. — М.: Наука, 2000. — 488 с. — ISBN 5-02-011652-1.
11. Квинт Гораций Флакк. Собрание сочинений. — СПб.: Биографический институт, 1993. — 448 с. — ISBN 5-900118-05-3.
12. Клавдий Элиан. Пёстрые рассказы. — М.: Наука, 1963. — 186 с.
13. Публий Овидий Назон. Элегии и малые поэмы. — М.: Художественная литература, 1973. — 528 с.
14. Павсаний. Описание Эллады. — М.: Ладомир, 2002. — Т. 2. — 503 с. — ISBN 5-17-012215-2.
15. Пиндар. Вакхилид. Оды; Фрагменты. — М. : Наука, 1980. — 503 с.
16. Плутарх. Сравнительные жизнеописания. — М.: Наука, 1994. — Т. 2. — ISBN 5-02-011570-3. — ISBN 5-02-011568-1.
17. Псевдо-Плутарх. О музыке // Научный вестник Московской консерватории. — 2017. — С. 9—55.
18. Секст Эмпирик. Три книги Пирроновых положений. — СПб., 1913. — 215 с.
19. Марк Туллий Цицерон. О пределах блага и зла. Парадоксы стоиков. — СПб.: Издательство РГГУ, 2000. — 474 с. — ISBN 5-7281-0387-1.
20. Марк Туллий Цицерон. О природе богов. — СПб.: Азбука, 2015. — 448 с. — ISBN 978-5-389-09716-2.
21. Марк Туллий Цицерон. Письма Марка Туллия Цицерона к Аттику, близким, брату Квинту, М. Бруту. — СПб.: Наука, 2010. — Т. 3. — 832 с. — ISBN 978-5-02-025247-9. — ISBN 978-5-02-025244-8.
22. Марк Туллий Цицерон. Тускуланские беседы // Избранные сочинения. — М.: Художественная литература, 1975. — С. 207—357.
23. Марк Фабий Квинтилиан. Наставления оратору  (неопр.). Дата обращения: 22 сентября 2020. Архивировано 14 марта 2019 года.
24. Фрагменты ранних греческих философов. Часть I. От эпических теокосмогоний до возникновения атомистики. — М.: Наука, 1989. — 576 с.
25. Эпиграммы греческой антологии. — М.: Терра, 1999. — 728 с. — ISBN 5-300-02422-8.

1. Античная культура. — М.: Высшая школа, 2002. — 383 с. — ISBN 5-06-003182-9.
2. Берве Г. Тираны Греции. — Ростов-на-Дону: Феникс, 1997. — 640 с. — ISBN 5-222-00368-X.
3. Боннар А. Греческая цивилизация. — Ростов н/Д.: Феникс, 1994. — Т. 1. — 448 с.
4. Борухович В. История древнегреческой литературы. Классический период. — М.: Высшая школа, 1962. — 448 с.
5. Гиленсон Б. История античной литературы. — М.: Флинта, Наука, 2001. — Т. 1. — 416 с. — ISBN 5-89349-306-0.
6. Гречаная Е. Андре Шенье — поэт // Андре Шенье. Сочинения, 1819. — 1995. — С. 417—447.
7. Журенко Н. Эпическое в лирическом: эпическое общее место как средство освоения действительности в поэзии Архилоха // Взаимосвязь и взаимовлияние жанров в развитии античной литературы. — 1989. — С. 54—95.
8. Зелинский Ф. История античной культуры. — СПб.: Марс, 1995. — 380 с. — ISBN 5-85233-014-0.
9. История греческой литературы. — М.—Л.: Издательство Академии наук СССР, 1946. — Т. 1. — 487 с.
10. Кембриджская история древнего мира. — М.: Ладомир, 2007. — Т. 3. — 653 с. — ISBN 978-5-86218-467-9.
11. Кессиди Ф. Гераклит. — М.: Мысль, 1982. — 200 с.
12. Лурье С. История Греции. — СПб.: Издательство Санкт-Петербургского университета, 1993. — 680 с. — ISBN 5-288-00645-8.
13. Поплавская Л. Миф и культ в легенде об Архилохе // Ранняя греческая лирика. — 1999. — С. 80—100.
14. Фролов Э. Архаическая революция в античной Греции (принципиальный обзор инноваций и перемен в социально-политической и культурной жизни Древней Греции в VIII—VI вв. до н. э.) // Проблемы античной демократии. — 2010. — С. 11—24.
15. Ярхо В. Аристофан и его комедии // Ярхо В. Собрание трудов. — 2001. — Т. 3. — С. 7—34.
16. Ярхо В. На рубеже двух эпох (Эсхил) // Ярхо В. Собрание трудов. — 2001. — Т. 2. — С. 30—62.
17. Ярхо В. Обретённые страницы. История древнегреческой литературы в новых папирусных открытиях. — М.: Лабиринт, 2001. — 256 с. — ISBN 5-87604-005-3.
18. Ярхо В. Эпос. Ранняя лирика. — М.: Лабиринт, 2001. — 368 с. — ISBN 5-87604-006-1.
19. Ярхо В. Пять веков древнегреческой поэзии // Эллинские поэты. — 1999. — С. 5—26.
20. Ярхо В. Социальная позиция аттического крестьянства в отражении фрагментов древней комедии // Ярхо В. Собрание трудов. — 2001. — Т. 3. — С. 35—60.
21. Bogardo A. Archilochos // Die Reception der anticken Literatur. — Stuttgart ; Weimar : J.B. Metzler Verlag, 2010. — Kol. 77—90.
22. Crusius O. Archilochos 2 // Paulys Realencyclopädie der classischen Altertumswissenschaft. — 1895. — Bd. II, 1. — Kol. 487—507.
23. Gober W. Tellis 1 // Paulys Realencyclopädie der classischen Altertumswissenschaft. — 1934. — Bd. II, 9. — Kol. 406.
24. Treu M. Archilochos 2 // Paulys Realencyclopädie der classischen Altertumswissenschaft. — 1968. — Bd. XI. — Kol. 136—156.

	В Викитеке есть тексты по теме: «Архилох»

• Архилох в библиотеке Максима Мошкова
• Весь Архилох на русском  (неопр.). Архивировано 8 января 2013 года.

Эта статья входит в число избранных статей русскоязычного раздела Википедии.